Джон Майер (John Mayer), Metro Pulce
Последний писатель в одиночестве сидит в своем кабинете.
Его глаза блестят, а узловатые пальцы безустанно трудятся, превращая образы в его воображении в символику страниц. Его мышцы холодны, а кости – чистый лед. Иногда ему кажется, что он может видеть бумагу сквозь собственные руки.
Кто-то постучит в дверь.
Может быть, это будет смерть.
Или ворон, возвещающий свое «Никогда».
Может быть, это будет последний читатель.
Карл Эдвард Вагнер, «Последний волк»
- Эй, Вагнер, я слышал, что у тебя на спине прорастает недоразвитый близнец.
Этим летним вечером 94-го года, как только у меня восстановилась междугородняя связь, я тут же позвонил Карлу Вагнеру, моему другу со времен средней школы, где мы с ним, похоже, были единственными поклонниками фантастики и фэнтези. Его бывшая жена сказала мне, что на его левой лопатке начала формироваться уродливая черная масса. Но он упорно сопротивлялся просьбам показаться врачу, и я тоже начал беспокоиться.
- Да, Майер, славно, что не приходится оставаться в одиночестве.
Несмотря на то, что он встречался с кем-то, после распада его брака он не мог утешиться. Барбара ушла от него, когда, как она объяснила мне, потеряла последнюю надежду преодолеть его пристрастие, обычное для многих писателей, – слишком много алкоголя. Несомненно, друзья Вагнера частенько поражались его способности поглощать выпивку; он, казалось, рассматривал ее как своего рода спортивное состязание и был способен поглотить 1\5 галлона без каких-то признаков опьянения.
- Серьезно, Карл, тебе надо показаться врачу. Насколько я понимаю, меланома может стать большой неприятностью, если ее запустить.
- Майер, я и есть врач. Поэтому я не беспокоюсь. Если это меланома, то она зашла слишком далеко, чтобы с ней можно было что-то сделать. Я не желаю беспокоиться раньше времени.
Вагнер и впрямь был врачом, но не занимался практикой уже многие годы, посвятив себя писательству. Он был единственным человеком из всех, кого я знал, у кого медицинское образование было «запасной специальностью».
- Но ты не понимаешь, Вагнер! Если ты оставишь эту штуку как есть, у меня появится такая же! – это была наша дежурная шутка. Возникла ли она из-за того, что мы «зависали вместе» с первых классов средней школы, из-за наших немецких корней или из-за того, что в детстве нашими героями были звезды таких шоу на радио, как Одинокий Рейнджер и Сержант Престон, но у нас с Вагнером была схожая манера речи. Это приводило в замешательство тех, кто видел нас в первый раз, заставляя считать нас очень похожими. Мы же отвечали на это неизменным: «Она говорит, что мы на одно лицо! Возмутительно, Твидлдам!» - «Невообразимо, Твидлди!».
Но на этот раз за шуткой скрывалось искреннее беспокойство. Вагнер усмехнулся знакомой остроте: «Надеюсь, что нет, Майер. Но если это произойдет, я буду тебе признателен, если ты удалишь ее. Я думаю, что тогда она тут же отпадет и у меня». Мы вместе посмеялись, и я распрощался, надеясь удержать счет за услуги связи в рамках разумного. Вообразите мое удивление, когда парой недель позднее гостивший у меня племянник заметил, когда я без рубашки работал в саду: «Ей, Джон, что это за штука у тебя на спине?».
Когда я впервые увидел его на уроке латыни у миссис Пейс Мур Джонсон, Карл Вагнер из Ноксвилля, штат Теннесси, не слишком походил на человека, который однажды станет всемирно известным автором фантастики, хоррора и фэнтези, чьи произведения переведут на шесть языков, получившим многочисленные награды, почетным гостем разнообразных конвентов в США, Канаде и Лондоне. Впервые я понял, что у нас похожие вкусы, в один Хэллоуин.
Миссис Джонсон смягчила обычный свой строгий подход и позволила самым талантливым ученикам представить музыкальные представления или рассказы. Программа в целом полностью совпадала с моим представлением о ходе черной мессы, и я позволил себе отвлечься на книгу историй о привидениях. И неожиданно осознал, что рассказ, которой читает классу этот крупный рыжеволосый здоровяк, взят из той самой библиотечной книги у меня в руках. Я прежде не обращал на него внимания, считая каким-нибудь футболистом или хулиганом из-за его плотного телосложения и достаточно грубых черт лица. Представьте себе, как я был удивлен, обнаружив, что за этими нависшими бровями скрывался мозг столь же искушенный и проницательный, как мой собственный. Вагнер был умным – и достаточно крупным, чтобы не пострадать из-за этого.
Мы начали сравнивать впечатления о любимых произведениях, и наше знакомство быстро переросло в дружбу. Это требовало определенной смелости от Карла, так как я к тому времени приобрел дурную репутацию, стал кем-то вроде Гекельберри Финна – или Джека-Потрошителя – что могло сказаться на всяком, кого замечали за беседой со мной. Выйдя из закрытой среды приходской школы, куда имели доступ только члены Первой Лютеранской общины, – и где мое своеобразное чувство юмора было хорошо известно, - я не был готов к тому, что ребята в средней школе станут понимать мои шутки буквально. Прошло не так много времени, а я уже был объявлен безумцем как учениками, так и преподавательским составом – суждение, с которым начинал свыкаться и сам, хотя большая часть того, что мне приписывали, было неправдой. Я, например, не спал в гробу, и не важно, сколько моих одноклассников клялись, что подсматривали под окнами и видели это лично. Ситуация поначалу выглядела достаточно забавной, но очень скоро мне наскучила. Я начал огрызаться, что привело к дракам с одноклассниками, вызовам к директору, мистеру Зануде. (Однажды, желая продемонстрировать свое ко мне терпеливое отношение, он заметил: «Джон, если бы кто-нибудь в школьном комитете увидел твое личное дело, нас обоих выгнали бы отсюда взашей!»)
Я почувствовал трепет благоговения, когда увидел библиотеку Карла – крохотный кусочек того, что он в итоге сумел собрать, но уже тогда впечатлявший. Карл ел, спал и дышал палпом – практически буквально, так как книжные полки занимали все пространство у его кровати, и воздух был наполнен запахом книг из дешевой бумаги. А его деньги на ланч уходили на то, чтобы купить их еще больше.
Мы выторговывали книги в мягких обложках, ходили на поиски сокровищ в деловой район. В 50-х в Ноксвилле был деловой район, с 10-ти центовым Вулвортом, Крессом, Грантом и не одним, а двумя Универсальными Магазинами Миллера, четырьмя кинотеатрами, включая Рокси, где иногда показывали фильмы с Бриджит Бардо. Мы пробирались вдоль (а также за и сквозь) пыльных полок в «Магазине Костюмов, Старых и Новых Книг Дока Блэка», копались в лавках старьевщиков в той местности, что теперь носит название Старого Города, - но тогда называлась депрессивным районом, - в поисках оригинальных палп-книг и комиксов, изданных до запрета, что исчезли в однообразные серые 50-е. (Вспоминая то время, Вагнер как-то сказал: «Это было похоже на десять лет стояния в углу».)
Сейчас трудно поверить, что научная фантастика была редка в 50-е и ранние 60-е. Палп практически прекратил свое существование, и издатели книг в мягких обложках были убеждены, что для НФ и фэнтези нет аудитории. С другой стороны, те немногие вещи, что выходили в то время, были, видимо, сочтены настолько великолепными, что издатели считали необходимым выпустить их в свет, не считаясь с финансовыми потерями. (Какой контраст по сравнению с 90-ми, когда любой хлам с отметкой «научная фантастика» или «фэнтези» в обязательном порядке выходит трилогией!)
В конце 40-х – начале 50-х индустрия комиксов переживала рождение настоящего творческого искусства, особенно в отрасли хоррора и боевиков в серии Mad издательства EC Comics. Но этот расцвет был задавлен в зародыше позорным Законом о Комиксах, созданным Джоном Голдуотером из «Арчи». Закон стал порождением паники, созданной психологом Фредериком Вертманом, заявившим, что комиксы становятся причиной «подростковой преступности». Как говорилось в его книге «Совращение невинности», он обнаружил, что в тенях и деталях рисунков содержится информация, подсознательно внушающая читателю непристойные мысли. Как в старой шутке: «Итак, все чернильные пятна, по-вашему, похожи на половые органы? Вы определенно зациклены на сексе». - «Я?! Это ВЫ показываете мне эти грязные картинки!»
К сожалению, сенатор Теннесси Эстес Кефавер отнесся к этому серьезно, и начал расследование, которое привело к созданию закона о комиксах. Закон гордо провозглашал, что «в качестве основы принимает самые строгие из когда-либо существовавших правил [цензуры] для всех видов средств информации». В этом стерильном, консервативном окружении мы с Карлом жаждали живого текста и иллюстраций, полета фантазии, бунта, которые можно было обнаружить лишь в потрепанных, всеми забытых изданиях. В скором времени, мы разнюхали обо всех старых книгах и комиксах в магазинах Ноксвилля, но тут Вагнер открыл возможность заказа этих «тайных книг» по почте. К сожалению, в отличие от местных продавцов, эти люди знали цену своему товару. Я решил, что Карл окончательно свихнулся, когда он начал отдавать по 6 долларов за номер Weird Tales. В то время можно было комфортно жить неделю на десятку, и такая сумма за старый журнал, стоивший в лучшем случае пару монет, выглядела странной. Но Вагнер был одержим лихорадкой коллекционера и намеревался заполучить все номера до единого.
И если фантастика была непопулярна у издателей, учителям она была ненавистна. Не раз у нас с Вагнером отбирали книги без иных причин, кроме той, что они были фантастикой - а следовательно, мусором по определению. Конечно же, учителя слабо представляли себе, что это за фантастика вообще такая. Один раз я попытался представить обзор книги Пола Андерсена, основанной на скандинавских мифах. Миссис Пирс, особо злобная карга, оглядев суперобложку, заметила упоминание Одина, троллей, эльфов и ледяных гигантов и ответила ликующе: «Извини, Джон, но я не одобряю фантастику. Мне придется поставить тебе F (то есть, самую плохую оценку – прим. переводчика)».
Миссис Пирс, казалось, доставляло особое удовольствие мучить меня и Вагнера. Именно она поймала нас за нарушением «пешего дня», когда все ученики, обычно ездившие на школьном автобусе, должны были добираться до дома пешком и замерить время, на это потребовавшееся, чтобы власти могли подсчитать, скольких из нас испепелят в случае атомной войны. Мы с Вагнером решили проехать автостопом и, конечно же, первую машину, которая остановилась, вела миссис Пирс. Мы стали двумя из троих людей, с которыми представитель Министерства Обороны имел личную беседу. Когда я заявил, что буду только рад атомной войне, которая положит конец репрессивному обществу и принесет анархию, парень из министерства, поразившись моему политическому невежеству, ответил: «Не может быть никакой анархии – она не получила одобрения главных лиц государства».
